— Когда ты закрыт, то ты даёшь опору своему противнику. И ты становишься для него уязвимым. Вот смотри. Вот ведро. Оно пустое. Точнее, в нём воздух. И вот воздух, который вокруг нас. И там, и там воздух. Если ты выстрелишь из лука в воздух, который в ведре… Ну или ударишь мечом… И если ты выстрелишь или ударишь вот этот воздух. В каком случае поражение будет сильнее? Этот воздух не имеет границ. А тот, что в ведре, ограничен ведром. И ведро ты точно попортишь. Получается, границы делают нас уязвимыми.

— Но ведь я не воздух, у меня есть тело! И оно вполне конкретное, с конкретными границами! — ответил я, не понимая, что именно хочет донести до меня дед Радим.

— Твои границы только в твоём сознании. И они такие, какими ты их видишь.

— Как это? — не понял я. — Если выстрелят из лука в меня, то не важно, как я вижу свои границы, меня просто проткнут и всё.

— Нет, — засмеялся дед Радим. — Если ты впустишь противника в своё сознание, то ты увидишь, когда он соберётся стрелять и уйдёшь с острия его атаки.

— А если не увижу?

— Увидишь. Причём, до того, как он выстрелит. У тебя будет очень много времени. Ты впустишь его и его сознание станет твоим.

— Но ведь тогда и моё сознание станет его! — возмутился я. — Ведь это же в обе стороны работает?

— Да, — согласился дед Радим. — так и есть.

— Ну и зачем мне это надо, чтобы он залез в мою голову.

Дед Радим засмеялся.

— Вот такие мысли и делают тебя слабее! Давай, нападай! Смелее!

Я попробовал ударить деда Радима. И это было как-то странно. Я хорошо видел его глазами, но я как будто не видел его совсем. Я бил по телу, которое находилось прямо передо мной, но все мои удары попадали в пустоту. Причём, дед Радим не убегал. Он даже не сильно и отклонялся. Точнее, откланялся, но ровно настолько, чтобы пропустить мой удар мимо себя. И как он умудрялся предугадывать удар, я понятия не имею.

— Что, не получается? — засмеялся дед Радим. — Давай сильнее! Бей, не жалей!

Да я и так уже не сдерживался. Я добросовестно лупил… пустоту. Причём, я пробовал разные удары, пробовал обманные — показывал, что буду бить правой, а сам без замаха бил левой или вообще ногой.

Разницы не было, я ни разу не попал по деду Радиму. Он стекал, уходил от моих атак, и это был факт. Старый дед был намного подвижнее меня — того, кто имел боевой опыт и тело шестнадцатилетнего пацана. Хотя по идее должно быть наоборот.

А я чувствовал себя полнейшим дураком. И всё чаще, нанеся удар, именно я летел кубарем… Я! А не вот этот старик!

— Я открыт для вас, барин, — уклоняясь от меня, говорил дед Радим. — Я впустил вас в своё сознание. И потому вижу ваше намерение и направляю его туда, куда мне нужно…

И я тут же полетел кубарем, а дед Радим остался стоять и смотреть на меня, хотя по логике всё должно быть наоборот.

— Я вижу ваше намерение и направляю его туда, куда нужно мне, — повторил дед Радим, и я снова отправился в полёт. — А значит, сейчас я ваш хозяин, а не вы мой, Владимир Дмитриевич.

— Я не понимаю, — сдался я.

— Конечно, не понимаете, — согласился дед Радим. — Потому что смотрите глазами. А вы посмотрите сознанием.

— Как это?

— Просто… — засмеялся дед Радим. — Попробуйте смотреть мимо меня. Я сейчас буду бить вас. Смотрите!

И вдруг случилось чудо — я увидел движение. Простое и непрерывное. Я увидел, как оно перетекает из ноги, которой дед Радим оттолкнулся, через тело в руку. И вот рука начала движение в мою сторону.

Оказалось, что у меня уйма времени, чтобы решить, как поступить — отклониться, поставить блок, сбить боковым ударом…

Это было завораживающее зрелище!

— Вижу, вы увидели, Владимир Дмитриевич, — остановился дед Радим. — Тогда на сегодня всё. Идите, учитесь впускать других в своё сознание…

Я поблагодарил деда Радима за урок, и, не задерживаясь, поспешил в поместье, чтобы уже там с чувством, с толком, с расстановкой научиться впускать всех в своё сознание. Хотел поспешить…

Я подходил к большой избе, когда на крыльцо выскочила девушка и, не глядя, выплеснула из ведра грязную воду. Естественно, окатив меня с ног до головы.

И тут же взвизгнув:

— Ой, барин! Простите! — бросила ведро, кинулась к обтекающему мне и принялась снимать с меня рыбьи кишки, которыми я теперь был увешан, как новогодняя ёлка гирляндами.

— Эк ты, Любка, подгадала, — засмеялся неизвестно откуда взявшийся Микола. — Гляди на кого теперь барин похож! А уж воняет как! — потешался он.

А от меня воняло, это да. Ещё как воняло!

— Вы что, охренели?! — прорычал я, приходя в себя.

— Барин, пощадите меня, — запричитала девушка, пытаясь убрать с моей одежды следы своего преступления.

На крик из избы выскочила Дуня и тут же всплеснула руками:

— Любка, паразитка, ты чего натворила?! Я тебе куда сказала отнести помои? Свиньям! А ты что сделала?

— Да она спутала барина со свиньёй, — заржал Микола.

Его слова стали последней каплей.

— Выпороть! — рявкнул я.

Девушка бухнулась мне в ноги, а Микола заткнулся и побледнел.

От ворот прибежал Богдан.

— Что случилось, Владимир Дмитриевич? — начал он издалека, но, подбежав и увидев всё, только и смог выдавить, что: — Хм…

— Выпороть! — приказал я. — Немедленно! Обоих!

И решительно пошёл домой, не обращая внимания ни на ревущую Любку, ни на ставшего вдруг серьёзным Миколу, ни на готовящегося выполнять мой приказ Богдана, ни на Дуню — суетящуюся и уговаривающую меня войти в избу, чтобы она почистила мою одежду.

Я был в бешенстве. Шагал, крепко сжав кулаки, чтобы не разнести тут всё к чёртовой матери.

В горячке выскочил за частокол, и уже удалившись, понял, что возможно стоило почистить и посушить одежду, потому что ледяной ветер быстренько охладил мой пыл.

Вскоре я, продолжая шагать, думал уже о другом. Ведь если бы моё сознание было открыто, я ж наверняка почувствовал бы, что Любка собирается сделать.

Нет, я не жалел, что приказал наказать её и Миколу. Микола тот давно напрашивался на хорошую порку. А Любка… Любка просто дура! Нужно смотреть, что делаешь.

Хотя, и мне нужно было смотреть, куда иду.

С другой стороны, я шёл по дороге, так что, пусть наказывают девку. В следующий раз будет думать, прежде чем…

Я шагал, а память подсовывала мне красивые формы Любки — пышную грудь, тонкую талию, глаза, смотрящие на меня со щенячьей преданностью.

Вот эта щенячья преданность заставляла испытывать некоторое сочувствие к дуре. Но вонь, распространяющаяся от одежды, сводила всю жалость на нет.

Уже подходя к усадьбе, я подумал, что всякий раз, когда я возвращаюсь из деревни, мне приходится прямиком идти в баню. Завести что ли правило: как только барин пошёл в деревню, так нужно греть воду…

Вот с такими мыслями я и вошёл в дом.

Прекратив на корню причитания охи и вздохи, я прямым ходом отправился мыться, отметив про себя, что Матрёна метнулась за чистой одеждой. Вот и хорошо.

Вода ожидаемо была холодной. Но рыбью вонь нужно было отмыть, поэтому я снова и снова мылился и до стука зубами смывал с себя помои.

Наконец, решив, что уже достаточно отмылся, я оделся и вышел из бани.

Матрёна стояла у двери и смиренно ждала моих распоряжений.

И я приказал:

— Докладывай!

— Умка сыт и сейчас вместе со щенком Мо Сяня спят около печки.

— А где сам Мо Сянь? — поинтересовался я.

— Ушёл в сад, — сообщила мне Матрёна.

— Понял, — сказал я и, накинув зипун и шапку на мокрую голову, тоже отправился в сад.

Я как раз хотел поговорить с китайцем о наших тренировках.

Китайца я застал стоящим неподвижно и смотрящим в пустоту.

— Мо Сянь! — окрикнул я его, но он не обернулся.

И лишь, когда я подошёл и коснулся его плеча, китаец вздрогнул и поднял на меня взгляд. И скорее автоматически, чем осознанно, сложил руки перед собой в кольцо и поклонился.

— Молодой господин…

Он был совсем потухшим. У меня сердце сжалось от боли и жалости. Но я не знал, чем помочь ему. Я сам терял друзей и дорогих мне людей. Так что я понимал его очень хорошо.